Свободное владение Фарнхэма - Страница 99

Но он продолжал ползти.

Руки его наткнулись на балахон раньше, чем он увидел. Пятью минутами позже он уже был одет; через семь минут, он уже стоял в коридоре, а крышка люка была закрыта. Он буквально заставил себя не пуститься бегом в свои комнаты.

Киска не спала.

Он и не подозревал об этом до тех пор, пока она не вошла вслед за ним в ванную. В ванной она широко раскрыла глаза и с ужасом произнесла:

– О, дорогой мой! Бедные колени! Бедные локти!

– Я споткнулся и упал.

Она не стала спорить, а только настояла на том, что сама вымоет его и смажет и заклеит ссадины. Когда она собиралась заняться его грязной одеждой, он резко приказал ей отправляться в постель. Он ничего не имел против того, что она занялась бы его балахоном, но на нем лежал его нож, и ему пришлось долго маневрировать, чтобы все время находиться между ней и балахоном, прежде чем удалось прикрыть нож складками одежды.

Киска молча отправилась спать. Хью спрятал нож на прежнее место (слишком высоко расположенное для Киски), вернулся в комнату и обнаружил, что малютка плачет. Он стал гладить ее, утешать, сказал, что не хотел быть с ней грубым, потом налил ей в утешение дополнительную порцию Счастья. Потом он посидел с ней до тех пор, пока не забылась в счастливом сне. После всего этого он даже и не стал пытаться заснуть без наркотика. Киска заснула, положив одну руку на одеяло. Ее ручка напомнила Хью ту, которую он видел полдня назад в мясницкой.

Он совершенно выбился из сил и напиток сразу же усыпил его. Но покоя не было и во сне. Ему приснилось, что он на званом обеде, при черном галстуке и одет соответствующим образом. Но вот только меню ему что-то не нравилось. Венгерский гуляш… французское жаркое… мясо по-китайски… сэндвичи с мясом… фазанья грудинка… – но все это было из свинины. Хозяин дома настаивал, чтобы он попробовал каждое блюдо. – Ну же, ну! – подбадривал он с ледяной улыбкой на устах – откуда вы знаете, что вам это не нравится? Один бычок три сбережет, вы должны полюбить такую пищу.

Хью стонал во сне, но никак не мог проснуться.

***

За завтраком Киска ничего не сказала и это его более чем устраивало.

Двух часов кошмарного сна было совершенно недостаточно, но он должен был идти в свой кабинет и делать вид, что работает. В основном он просто сидел, уставясь на обрамленную схему, висящую над его рабочим столом, даже не пытаясь смотреть на экран включенного ридера. После ленча он ускользнул к себе и попытался вздремнуть. Но в дверь осторожно постучался инженер и со многими извинениями попросил взглянуть на смету холодильной установки. Хью налил гостю щедрую дозу Счастья и сделал вид, что внимательно изучает ничего не говорящие ему цифры. Когда прошло достаточное количество времени, он похвалил молодого человека, написал записку Мемтоку, в которой рекомендовал смету к утверждению.

В письме Барбары, которое он получил вечером, всячески приветствовалась идея организации литературно-дискуссионного клуба по переписке и содержались весьма интересные мысли о творчестве Марка Твена. Но Хью интересовали только первые слова предложений:

«Я ПРАВИЛЬНО ПОНЯЛА ТЕБЯ МИЛЫЙ ВОПРОС»

Глава 19

«ДОРОГАЯ МЫ ДОЛЖНЫ БЕЖАТЬ НА ТОЙ НЕДЕЛЕ ИЛИ ДАЖЕ РАНЬШЕ БУДЬ ГОТОВА В НОЧЬ ПОСЛЕ ПИСЬМА СОДЕРЖАЩЕГО СЛОВА СВОБОДА ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОДИНОЧЕСТВО»

В течение следующих трех дней письма Хью к Барбаре были длинными и в них обсуждалось все, что угодно, начиная с того, как Марк Твен пользуется коллоквиальными идиомами и кончая влиянием прогрессивных методов обучения на ослабление норм грамматики. Ее ответы также были продолжительными, равно «литературными», и в них сообщалось, что она будет готова открыть люк, подтверждалось, что она все поняла, что у нее почти не припасено продовольствие, нет ножа, нет обуви, но что подошвы ее ног стали мозолистыми, и что единственное, о чем она беспокоится, это чтобы близнецы не расплакались или не проснулись ее соседки по комнате, особенно те две, которые еще кормят своих детей по ночам грудью. Но пусть Хью ни о чем не беспокоится, она постарается все устроить.

Хью взял полную бутылку Счастья и припрятал ее в люке, ближайшем к комнате Барбары. Затем он велел ей сказать товаркам, что она украла ее и напоить их так, чтобы они не проснулись, или проснулись, но в таком состоянии, что ничего кроме глупого хихиканья издать бы не смогли. И еще, если можно, влить в близнецов столько зелья, чтобы они не плакали, чтобы с ними не происходило в дороге.

Лишний раз рисковать, относя бутылку, Хью смертельно не хотелось. Но он ухитрился извлечь из этой вылазки пользу. Он не только засек по часам в кабинете затраченное время и запомнил все изгибы лабиринта до мельчайших подробностей, но и взяв с собой куль, в котором были свитки, и который наверняка был значительно тяжелее ребенка. Куль он привязал к груди полоской материи, оторванной от украденного чехла читающего устройства в кабинете. Он сделал две такие перевязи: одну для себя и одну для Барбары, приспособив их так, чтобы привязанного ребенка можно было передвинуть на спину и нести по-папуасски.

Он обнаружил, что нести ребенка таким образом было довольно трудно, но вполне возможно, и отметил про себя места, где нужно было быть особенно осторожным и продвигаться потихоньку, чтобы не придавить «драгоценную ношу» и в то же время, чтобы не зацепиться за что-нибудь перевязью. Выяснилось, что все это возможно и он вернулся к себе, не став будить Киску – сегодня он дал ей необычно большую порцию Счастья. Он положил на место свитки, спрятал ножи и светильник, промыл колени и локти и смазал их, затем сел и написал длинное дополнение к предыдущему письму к Барбаре, в котором объяснил, как найти бутылку. В дополнение высказывались некоторые соображения, возникшие в ходе дискуссии о философских воззрениях Хемингуэя, и отмечалось, что, как ни странно, в одном из своих произведений писатель говорит, что «свобода – это прежде всего одиночество», а в другом утверждается прямо противоположное… и так далее.